Огляделся — впечатление было такое, как будто по дворцу били огромной гирей, прицепленной к автокрану — той, которой разрушают старые дома: всё лежало разбитое, разрушенное. В свете поднимающегося солнца была видна яхта канцлера, валяющаяся на берегу в двухстах метрах от берега — она сломала три больших дерева и повисла, пронзённая насквозь, как на зубьях вилки. Я раньше видел по телевизору картины прошедших торнадо, ураганов — так это было оно самое.
Весь берег был усыпан обломками, трупами людей и животных. В порту был виден огромный корпус крейсера — он был перекошен, видимо крейсер выбросило на причал, двух мачт не было и с оставшейся висели клочья снастей — меня кольнуло чувство вины — я не хотел уничтожать прекрасный корабль, надеюсь, его ещё можно восстановить. Каково будет капитану Блисторну, видеть своё детище в таком печальном состоянии? Потом обозлился — он тоже косвенно виноват в том, что произошло — если у него не хватило ума обратиться к тому, кто не захотел бы меня кинуть с камнями — этого бы не случилось. Ещё раз окинул глазами поместье — бывшее поместье — его больше не было, город — полгорода точно не было — пошёл к пролому в стене, сделанному большой повозкой, как тараном прошедшей через четырёхметровую стену. Всё тело страшно болело, рёбра — похоже два или три ребра сломаны, голова — по ней пришёлся удар обломка стены, болело всё так, что я не мог сосредоточиться и понять — что же именно болит больше всего. Заставил себя ковылять дальше, уходя по дороге, по направлению — из города.
Идти было трудно, нужно было преодолевать завалы из деревьев, повозок, обломков домов — иногда приходилось делать крюк, чтобы обогнуть завалы мусора. Вот это я постарался! — теперь империи ничего не стоит захватить город, после таких разрушений. Покопался в себе — мучает ли меня совесть? Убедился — нет, не мучает. Против меня была открыта война — я ответил, как мог. Не надо было меня трогать, моих близких. Это как Содом и Гоморра — за грехи жителей ответил город. Ты уподобляешься Богу, Витя? — спросил я себя с горькой усмешкой. А почему нет — если бог всеведущ, то ничего не происходит без его ведома, и это наказание городу неспроста. Ладно — хватит рассуждать о теологии и своём месте в этом мире — раз уж остался жив — двигаться к пещере гномов! И я поковылял дальше, морщась от боли и не позволяя себе упасть и забыться где-нибудь под кустом…
Сколько часов я шёл — уже не помню — всё слилось в сплошной кошмар. Удивляюсь, что я вообще смог найти вход в пещеры. Было уже светло, время — за полдень. Последние сотни метров я преодолел шатаясь, падая, снова поднимаясь — на одном упрямстве. Помню — что я ударялся головой о камни, деревья, моё лицо превратилось в сплошную кровавую маску, наконец — передо мной каменная стена…чьи-то сильные руки подхватили меня, открылся тёмный проём.
Дни болезни помню плохо — меня переворачивали, вливали какие-то жидкости внутрь, потом ко мне кто-то подошёл и я услышал голос:
— Выйдите все! Оставьте меня рядом с ним!
Я почувствовал зуд во всём теле, зудело так, что я стал вертеться на месте и тяжёлая ладонь пришпилила меня:
— Лежи, не дёргайся, скоро пройдёт!
В глаза прояснилось, и я увидел перед собой старого-престарого гнома, с седой бородой, похожего на персонаж из какой-то старой сказки — бочкообразное тело, борода чуть не до полу, морщинистое широкое лицо и ярко-голубые глаза, больше приличествующие молодому человеку, чем такому замшелому пню. Я улыбнулся своим мыслям и сказал:
— Привет. Вы кто?
— А ты не догадался, что ли? Лекарь я, конечно… — ворчливо сказал гном — вроде на кормилицу не похож! Или похож? Давно на себя в зеркало не смотрел… — он усмехнулся, я тоже.
— Раз смеёшься — значит поздоровел, вовремя успели твои друзья — гном хмыкнул и поднялся на ноги. Скажи им спасибо — мои услуги недёшево стоят. И пришлось тащиться за сто вёрст — а я это терпеть не могу. Мне хотелось посмотреть на человека, который снёс полгорода своих родичей — вот и поглядел.
— Они не родичи мне — я нахмурился, на меня сразу нахлынули картины произведённых мной разрушений — они убили моих родичей, а я воздал по заслугам.
— Ну — родичи или не родичи — тебе решать. Кстати — ты никогда не думал, чтобы заняться лекарским делом? Я слышал, ты своего товарища вылечил… — гном взглянул на меня из-под нависших бровей.
— Нет, я слабый лекарь…да и нет у меня желания этим заниматься. Спасибо вам за помощь.
— Как знаешь. Я не всех подряд приглашаю в обучение, смотри — подумай! — гном открыл двери и вышел из помещения.
Тут же дверь открылась и в неё ворвалась толпа — Бабакан со своей мамашей, Каран — их было не так много, но они так шумели и толпились, что казалось — тут собрался целый город. «Квартира» сразу, казалось, заполнилась до отказа — меня подняли и усадили на кровать. Я был ещё слаб, руки слегка тряслись при малейшем усилии. Матушка Бабакана стала вливать мне в рот из большой деревянной ложки бульон и пихать кусочки мяса — я решительно отбился от её услуг и стал есть сам — внезапно меня охватил страшный голод, наверное организм потратил очень много сил на восстановление, теперь надо было их восполнять.
Шли дни. Лечение незнакомого гнома-лекаря полностью излечило меня от физических повреждений — вот только от моральных травм никто не мог меня излечить. Мне всё время виделись тётушка Мараса и Амалон, Катун и погибшая девушка, я снова и снова рвал себе душу самобичеванием и самокопаниями — по известному русскому обычаю. Тело восстанавливалось, но кто мог мне вылечить душу? Часто мы разговаривали с Караном, неотлучно находящемся при мне — окружающие как будто опасались, что я спячу и начну творить что-то непотребное. Он мне рассказывал о гномах — всё, что узнал за это время, из разговоров с Бабаканом и другими.